У каждого, даже у ребёнка раннего возраста, есть разный порог устойчивости, разный порог толерантности к стрессам. Поэтому важно обнаруживать не только возможные травматичные события в истории человека, с которым мы работаем, или о котором мы говорим, но то, как он смог к ним адаптироваться. Для кого-то из детей даже тяжелый развод родителей не станет психологической травмой, если ребёнок при помощи взрослых способен переработать эту информацию, переработать те эмоции, с которыми он сталкивается; прожить их, выдерживая. Пройти этапы горевания, обнаруживать в себе злость или агрессию, то, что чаще всего и вытесняется. Для другого ребёнка, находящегося, например, в менее близких отношениях с родителями, конституционально менее устойчивого к стрессам, психологической травмой может стать обнаружение того, что у него игрушек меньше, чем у других детей в группе детского сада или у его товарищей по даче. Здесь вопрос не в том, какое конкретно событие мы рассматриваем, что одно является психологической травмой, а другое нет. Вопрос в том, как личность через это прошла? Был ли этот опыт ассимилирован? И осталась ли личность целостной после потенциально травмирующего события?

Да, один из любимых моих супергероев вселенной Marvel – это Халк, он же гениальный учёный Брюс Беннер. История которого, конечно, гиперболизирована и гипертрофирована, но тем не менее, очень похожа на истории, которые мы встречаем при терапии и консультировании. (Мы - в смысле психологи, психотерапевты, психиатры.) Встречаем при работе с людьми с ранними детскими травмами. Если совсем вкратце, маленький мальчик Брюс Беннер в детстве подвергался насилию. Поскольку он не мог ни выразить свой гнев, ни куда-то его применить, в таких случаях гнев часто вытесняется. У Брюса Беннера, который впоследствии станет Халком, гнев был вытеснен не просто в бессознательные пласты психики, не просто в соматическая сферу, что мы часто можем обнаруживать у реальных клиентов, у него образовалась альтер личность. Это всё, конечно, очень киношно, но принципиально диссоциативное расстройство, как мягкая форма расстройства множественной личности, имеет ровно такие же истоки. То есть личность ребёнка не выдерживает происходящего с ней, она не может разместить эмоции, она не может с ними справиться, она не находит поддержки и возможности справиться через контакт с родителями. Тогда образовывается альтернативная личность в виде воображаемого друга, в виде принципиально другого, чем обычно, эго-состояния ребёнка. Эта личность вмещает в себя необходимые для проживания травматических событий психологические и психические процессы, которые не могут быть размещены в основной личности.

Брюс Беннер в детстве подвергался очень тяжелым формам насилия. В старых комиксах это упоминается, есть об этом информация. И его эмоциональная часть вытеснилась именно в альтернативную личность. Получилось, что мальчик рос, имея в анамнезе очень серьезную травматизацию, связанную с насилием. Чтобы иметь возможность это пережить, не сойти с ума или не выброситься в окно, эмоции были вытеснены. И, как основной инструмент взаимодействия с миром, у маленького Брюса остался интеллект. В дальнейшем, конечно, именно то, что остаётся в рамках личности, развивается более интенсивно. Потому что мы говорим об очень ограниченном наборе психических процессов, которыми человек оперирует. Если человек (живой, настоящий, не из комиксов) подобно Брюсу Беннеру в раннем возрасте вытесняет эмоциональность, интеллект приходится просто развивать с гиперкомпенсацией. Потому что какие-то процессы в социуме и коммуникации опираются на эмоциональность. Если её нет среди инструментов личности, если эта эмоциональность вытеснена, то приходится намного больше усилий прикладывать к развитию интеллекта, чтобы быть эффективным. Очень часто у травматиков мы обнаруживаем именно как гиперкомпенсаторную реакцию – очень высокий уровень интеллекта, либо очень высокий уровень развития тех эмоций, которые остались в рамках личности. Если возвращаться к Халку: Брюс Беннер вырос в гениального учёного, вероятно, у него были какие-то для этого и органические предпосылки, и наследственность тоже как-то играла на то, что он способен развивать свой интеллект до таких высот. Но это был человек очень эмоционально скудный, неспособный устанавливать близкие связи. В классической истории Халка (сейчас уже появились альтернативные истории комиксов, где у него появились и семья, и друзья), так вот, в классической истории Халк одинокий, потому что он не может заходить в коммуникацию. Вот та чувствующая часть личности, которая могла это сделать, была отщеплена. 

Конечно, чаще в жизни мы говорим не о полноценных альтернативных личностях, а о ярко проявленных эго-состояниях. Пример, который, мне кажется, многим в России будет понятен: прекрасный мужчина какой-нибудь, но когда выпьет, начинается пипец просто. Он становится агрессивным, куда-то девается заботливый муж и отец, просыпается агрессор. Это тоже очень мягкий вариант диссоциации, когда при несколько изменённом состоянии сознания как будто основная личность куда-то исчезает, вместо неё появляется другая.
По сути, то, что мы видим в комиксах – крайние формы реакции на травматичные переживания, которые не выглядят, с точки зрения психологии, какими-то фантастическими. Один раз за свою практику я встречала человека с истинным расстройством множественной личности и примерно так это и выглядит, с той только разницей, что наши законы биологии и физиологии не позволяют альтернативным личностям зеленеть и увеличиваться в размерах спонтанно. А всё остальное – да пожалуйста.

Это очень крутой вопрос, потому что мне бы тоже хотелось знать на него ответ. Не могу сказать, что я его знаю наверняка, но тем не менее давайте рассуждать. По сути, диссоциации - это одна из нормальных психологических защит, они есть у всех, мы все временами диссоциируемся. Любые психологические защиты это абсолютно ОК, вопрос всегда в интенсивности выраженности и в том, насколько это помогает или мешает личности. И вот здесь, говоря о супергероях, мы действительно можем замечать, что у некоторых суперсилы, связанные с процессом диссоциации как-то так спонтанно выстреливают (шёл-шёл и тут уже раз! и ты зелёный и всё ломаешь), у кого-то это управляемая функция психики и организма. У реальных людей, клиентов и пациентов всё точно так же. То, насколько мы контролируем свою диссоциацию, зависит от целой группы факторов. Во-первых, от того, насколько тяжелой была психологическая травма, спровоцировавшая диссоциацию. Если мы говорим о насилии в детском возрасте, если мы говорим о сексуальном насилии практически в любых возрастах, если мы говорим об опыте переживания военных действий, когда, например, дети видят, как умирают их родители - то вот при таких тяжелых травмах чаще мы будем обнаруживать, во-первых, что личность формируется по диссоциативному типу, во-вторых, что смены альтер личности или эго-состояний будут менее заметны, менее контролируемы для самого человека.

Причём, чем раньше происходила травматизация в детстве, тем больше вероятность развития личности по диссоциативному типу. Если же мы говорим о некоторой "умеренной" травматизации, то есть психологическая травма была, но, например, она не угрожала жизни. Либо у человека не было ощущения, что она угрожает жизни, тут мы говорим не об объективной угрозе, а о субъективном ощущении этой угрозы - важно именно оно. Есть разница между ребёнком, которому два года; ребёнком, которому десять и почти взрослым человеком, которому восемнадцать; в любом из этих возрастов можно получить психологическую травму, переживаться она будет по-разному. Более ранний возраст получения травмы сопряжен с тем, что в дальнейшем диссоциация будет меньше осознаваться, меньше контролироваться. При этом, в рамках условного здоровья и нормы, можно говорить о том, что какие-то свои эго-состояние мы, действительно, не отслеживаем. Но можем это сделать, прицельно и осознанно фокусируясь. Поясню на собственном примере. Мне почти 30 лет, я, как мама, – это одно состояние, я, как давняя подруга своих институтских друзей, – это несколько другое состояние, я в посольстве, во время каких-то бюрократических процедур, – это третье состояние. Это нормально, что мы все чуть-чуть меняемся в зависимости от ситуации, в зависимости от того, с кем мы взаимодействуем, в зависимости от того, в каком мы настроении, в зависимости от состояния здоровья, в зависимости от того, какие в нас находятся химические вещества. Не знаю, как у читателя, а у меня есть внутренняя Анжела, которая просыпается где-то в час ночи, если я в баре, и шепчет томно изнутри: «Поехали в караоке». :)
Это, в общем-то, нормальный процесс диссоциации: не целиком моя личность хочет поехать в караоке. Точно так же, как не целиком моя личность участвует в воспитании ребёнка или морковь на даче сажает.

Если же способности к такой не спонтанной, а управляемой диссоциации у человека нет, то мы как раз сталкиваемся с работниками сферы услуг, по которым прям видно, что у них что-то не очень хорошо и поэтому они с раннего утра огрызаются на клиентов. Получается такая ситуация, что вроде по-человечески понять можно, а как специалиста - ну не всегда. Насколько наши собственные диссоциативные процессы управляемы сознательно - это очень изменяемый показатель. Практически все, кого я знаю из моих клиентов и коллег, кто находится в длительной психотерапии, начинают обнаруживать фаут того, что мы диссоциируемся, разделять диссоциацию здоровую от болезненной вследствие травмы. И тогда именно эта болезненная диссоциация, которая связана с травмой и с тем, что от части личности пришлось отказаться, либо изгнать её в неосознаваемый пласт психики, вот эту часть, в рамках терапии, мы всегда возвращаем. Потому что выгонять из личности ничего не надо. Это как из организма ради какой-то благой цели выгнать правую руку целиком. Будет человек от этого более функционален? Нет, не будет.

Точно так же вытесненные и изгнанные части личности никогда не делают личность целиком более функциональной. Поэтому болезненную и травматичным опытом обусловленную диссоциацию, мы обнаруживаем и ищем те процессы, которые были вытеснены. А способность к здоровой диссоциации, к управляемому переключению собственных состояний развиваем. Она развивается почти неизбежно при постоянной практике нахождения на метапозиции относительно самого себя. Рефлексия по поводу прямо сейчас происходящих чувств, эмоций и мыслей помогает обнаруживать то, в каком состоянии я сейчас нахожусь. И в процессе терапии это очень сильно меняется. Думаю, что практически все, кто дольше года-полутора находись в психотерапии, обнаружили, что могут замечать за собой такие специфические изменения. В некоторых подходах психотерапии субличностям вообще даются имена, формируются их образы, потому что так проще обращаться с собственным внутренним миром. И называть даже какими-то именами или названиями собственные внутренние процессы. Ну вот как я недавно сказала, что у меня есть внутренняя Анжела.

Пожалуй, навык осознанной и управляемой диссоциации - один из самых полезных в рамках психики. А вот неуправляемая, неосознаваемая и диссоциация "на отщепление"; диссоциация, изгоняющая часть психики – это и опасно для личности, и болезненно, и всегда, к сожалению, приводит к страданиям.

Не всегда. Но в большинстве случаев - да. Во-первых, люди - существа энергосберегающие, как и все прочие млекопитающие. Редко (а ещё не встречала) мы можем видеть процессы, которые происходят просто так. У всего есть какие-то предпосылки, какие-то причины. Не всегда есть «зачем?» у процесса, но почва быть должна. Без семечка не вырастет цветочек. Точно так же без стартовых точек, запускающих механизмов не обнаруживаются условные суперсилы, как мы их назвали. Чаще всего суперсилы – это гиперкомпенсаторные реакции. Если копнуть глубоко в каждую женщину или в каждого мужчину, который путём упорных тренировок, огромного количества финансовых вложений в косметологию, пластическую хирургию, стилистов, визажистов и вот этого вот всего – каждый человек создавший идеальный образ, если это не его работа, если это подход к жизни, мы почти всегда обнаруживаем травмы, связанные с отвержением ребёнка. Мы почти всегда обнаруживаем травмы, связанные с обесцениванием ребёнка. И такая вот суперсила в виде конвенциональной красоты, давшейся ценой невероятных усилий – это, практически всегда, гиперкомпенсация.

Когда мы встречаем человека с очень устойчивыми, как по учебнику, границами. Такие границы бывают у людей после длительной психотерапии обычно. Откуда берётся эта супер сила? Из каких-то переживаний, какой-то боли, которые перерабатывались и переработались в некоторую характеристику, которой обладает небольшое количество людей. Если мы обнаруживаем человека с невероятными успехами в карьере - там, как пить дать, обнаружится не одна психологическая травма. Потому что человек счастливый – человек, у которого всё нормально внутренне. Ведь нормально – это внутреннее ощущение, кому-то нормально почти всегда, а кому-то всегда тревожно, чего-то не хватает. Как в китайской мифологии: «черти гонят грешников по ледяным полям». Очень часто мы в жизни видим людей, обладающих разными суперсилами, которые не просто так у них образовались, не с потолка упали. Или упали, но было больно.
Не могу сказать, что вот прям точно так работает то, о чём скажу дальше, в 100% случаев, потому что не имею по этому поводу достоверной статистики, хотя внутри так и считаю. Так вот, подавляющее большинство психологов и психотерапевтов, которые работают эффективно, которые работают много (не тусовочка вокруг журнала Psychologies, которые консультируют раз в месяц кого-то за чаёчком), а те, кто по 5-6-7 дней в неделю работают с живыми людьми – это требует очень высокого уровня эмпатии, которая не развивается абсолютно спонтанно. Есть нормальный уровень эмпатии, а повышенный уровень – это, в некотором смысле, тоже суперсила, которая появляется не просто так. 

Если копнуть в психотерапевта, там обнаружится история про личную травму, или не одну, или вообще какую-то тяжелую судьбу. А большинство из тех, кто оставил своё имя в истории психотерапии, это люди с историями жизни, которые можно читать то как трагикомедии, то как детективные хороры, то ещё что-то. Абсолютно счастливые, благополучно выросшие люди не пытаются гиперкомпенсироваться, у них нет этой потребности. Это не значит, что они не достигнут успеха в жизни, который для них важен. Но экстремально яркие проявления каких-то личностных черт, не буду говорить про 100 %, потому что всё равно есть какая-то погрешность, но в 99% – это следствие психологической травмы. И ничего страшного, нормальный процесс, трагедию из него делать не надо.

Я не смогу сейчас вспомнить, кто именно сказал, то ли Бьюдженталь, то ли Ялом, что психотерапевт работает своими шрамами. Не открытыми ранами, что важно, а именно шрамами. Для того, чтобы обнаружить в себе тенденцию к эмпатичной помощи, нужно быть человеком травмированным. Работа в медицине, психологии – это тяжелая работа, это каждый день сталкиваться с человеческим горем. К нам не приходят люди рассказать о своём счастье. Обычно, когда они приходят рассказать о том, что у них всё круто, они говорят о том, что планируют завершить терапию. А до этого момента нужно выдерживать. Для выдерживания нужна диссоциация здоровая и пролеченная нездоровая. То есть использовать свою структуру как очень дорого доставшийся жизненный бонус от пережитого, от пережитых психологических травм способность сильно диссоциироваться. Но при этом, всё-таки вернуть себе все части своей личности, интегрировать этот опыт, прожить травму, ассимилировать её в своей истории, чтобы она не была диссоциированной. А способность диссоциироваться остаётся. Неуправляемый вредоносный процесс можно сделать управляемым и полезным. 

С точки зрения помогающих практик, с точки зрения работы с людьми – это благоприятный рабочий путь того, каким образом можно применить во благо себе и человечеству не самый приятный собственный опыт жизни.

Да, понимаете, это абсолютно нормально. Смотрите, в рамках деятельности педагога, он же не имеет права выражать агрессию по отношению к ученикам. Ну вот я не могу себе представить благостного учителя начальных классов, который в какой-то момент берёт и линейкой бьёт ребёнка. Да, советские учителя у нас такие были, сейчас весь социум говорит о том, что это неприемлемо. И я, как мать, первая бы откусила ногу тому педагогу, который бьёт моего ребёнка по рукам. Но это же не значит, что у учителя куда-то девается сама собой агрессия или что он её не испытывает. Так же как у врача или у психолога, мы же можем чувствовать что-то по отношению к клиентам или пациентам, что является неприемлемым в поведении. Врач может влюбиться в пациента или испытывать к нему сексуальное желание, но он не может его сейчас взять и начать реализовывать, он на работе. Да, мы можем испытывать неприязнь (это, конечно, будет сейчас большой сюрприз для многих читателей, но да, так бывает, мы живые люди) и приходится диссоциироваться, но куда-то же эту агрессию или влюблённость надо девать, раз уж оно есть. Эти части личности педагогов, врачей и психологов тоже имеют ценность, смысл, отказ от них насовсем контрпродуктивен. Конечно, если это все постоянно выбрасывать в помойку: «А, это мне сейчас в работе не нужно, выкину в мусорку», – то рано или поздно из этой мусорки, действительно, выйдет Халк.

Если мы возьмём древнегреческую мифологию, или древнеримскую, или славянскую - там тоже будут очень интересные перипетии, отношения, типажи. Мы увидим там и шизоидов, и истериков, и последствия психологических травматизаций, и прочее.

Сейчас вопрос того, кого мы называем героем, что это за люди или персонажи, очень размытый. Как сказал прекрасный отечественный философ Андрей Юрьевич Ашкеров: мы живём в эпоху гибридов. Мы живём, я бы добавила, в новую эпоху хтонических богов. В том смысле, что хтонические боги не были очевидно добрыми или злыми. Они были своенравными и сложными. Те герои, которые сейчас есть в публичном пространстве, они тоже не всегда очевидно добрые или злые. Мне нравится размытие границ и вариативность, потому что я не люблю плоские картинки, у которых нет оборотной стороны - это не похоже на людей. Они подходят маленьким детям, потому что дети в три-четыре-пять лет не очень умеют конструировать представление о личности других людей. Поэтому им можно показать советские плакаты и сказать: «Смотри, вот это Юрий Гагарин, он хороший. А вот это Сталин, он плохой». Для людей более взрослых, мне кажется, как раз-таки важен объем. И именно благодаря объему, мы можем обнаруживать человечность в персонажах комиксов, фильмов, книг. Благодаря объёму мы можем сопереживать известным людям нашего времени. Поэтому, мне в первую очередь нравится, что героев стало просто много больше, что мы сейчас живём в то время, когда каждый может выстраивать собственную мифологию. Конечно, на нас влияет очень сильно социум, безусловно. Конечно, на нас влияют соцсети и СМИ. Но то, что у нас вообще есть возможность выбора, на мой взгляд, это прекрасно. Это очень важно, очень ценно. Наверное, это лучшее, что дал нам интернет, ну конечно, после доставки готовой еды домой.

Потому что она часто очень болезненная, неприглядная, потому что она связана с воспоминаниями, с которыми вообще не хочется сталкиваться, ну вот совсем. Ни одной очень красивой, ухоженной тридцатипятилетней женщине не хочется сталкиваться с воспоминаниями о том, как её травили в младшей школе, за то что она была самой толстой в классе. Но именно через контакт с теми частями, которые мы отвергали, именно через контакт с болью можно стать счастливее. Успешнее вряд ли. А вот субъективно счастливее – да. Мне кажется, важным на пути к успеху (а современная социальность всё-таки даёт нам представление о том, что такое жить правильно: строить карьеру, правильную семью, правильное количество детей рожать, правильно выглядеть, зарабатывать правильно-много денег и прочие такие штуки), вот используя для этих целей свои выстраданные сверх способности, мне кажется важным обнаруживать, что если достижения, если навыки, если способности не приносят счастья, не приносят удовлетворения, не приносят радости, а только немного снимают общую тревогу и ужас, то их ценность оказывается намного ниже, чем она могла бы быть в рамках личности. Эти же факторы могут позволить быть счастливым, могут позволить чувствовать любовь к другим, могут позволить заботиться и принимать заботу, находиться в безопасной близости с Другим и быть в состоянии удовлетворённости от жизни и радости от того, что наступил новый день.

Супер способности которые этого не приносят, в них больше компонента боли и травмы, чем психика способна сама переварить, справиться и переработать. Тогда психотерапия важна как практика, которая не изменит достижений, не улучшит какие-то навыки, но даст возможность получать радость от того, что есть, от той специфической структуры личности, которой человек обладает вследствие собственной истории, от тех супер способностей, которые у него, в конце концов, есть. Если человек уже выжил в сложном мире, адаптировался и стал офигенным и классным - осталось сделать намного меньше, чем уже пройдено, чтобы быть и счастливым. Оно того стоит.